Сегодня тысячи мужчин и женщин с пяти континентов начинают здесь, в горах юго-востока Мексики, первую межконтинентальную встречу за человечество и против неолиберализма.
Братья и сестры со всего мира!
Добро пожаловать в горы юго-востока Мексики.
Добро пожаловать в этот уголок мира, где все мы равны, потому что все мы разные.
Добро пожаловать на поиски жизни и в борьбу против смерти.
Добро пожаловать на эту Первую межконтинентальную встречу за человечество и против неолиберализма.
Демократия!
Свобода!
Справедливость!
Из гор юго-востока Мексики.
Подпольный индейский революционный комитет Генеральное командование Сапатистской армии национального освобождения.
Планета Земля, июль 1996 г.
Субкоманданте Маркос
КОГДА РУЧЬИ СПУСКАЮТСЯ С ГОР
Перевод О. Ясинского
28 мая 1994 г.
Мы полностью окружены, «героически» сопротивляясь урагану реакций, последовавших в результате событий 15 мая [87] . К «пасущим» нас самолетам теперь добавляются вертолеты. Повара жалуются, что им не хватит кастрюль, если все эти пташки упадут одновременно. Суперинтендант сообщает, что на одно хорошее асадо [88] дров хватит, и почему бы нам не пригласить какого-нибудь аргентинского журналиста; аргентинцы — доки по части асадо. Я на момент задумываюсь и понимаю, что это бесполезно: лучшие аргентинцы — партизаны (например, Че), или поэты (например, Хуан Хельман), или писатели (например, Борхес), или художники в мировом смысле (например, Марадона), или хронопы (конечно, Кортасар), но нет аргентинцев — специалистов по жарке дюралюминия. Кто-то наивный предлагает подождать маловероятных гамбургеров от Европейского экономического сообщества. Вчера мы съели пульт и два микрофона, на вкус прогорклые, как будто испорченные. Санитары вместо обезболивающего раздают листки с анекдотами, говорят, что смех тоже лечит. Вчера я застал Тачо и Мой рыдающими... от смеха. Я их спросил: «Чему смеетесь?» Они не смогли мне ответить — от хохота им не хватало воздуха. Одна санитарка с грустью объяснила: «Дело в том, что у них сильно болит голова». 136-й день окружения... (Вздох)...
И вдобавок ко всему Тоньита просит рассказать сказку. Я рассказываю ей сказку, которую рассказал мне старик Антонио, отец другого Антонио, о ветре, который поднимается в Чьяпас:
«Когда мир спал и не хотел просыпаться, великие боги собрались на совет и решили создать мир и в нем - мужчин и женщин. И захотели боги, чтобы люди, которых они создадут, были очень красивыми и жили долго, и создали они первых людей из золота. Довольны остались боги, потому что люди, которых они создали, все сверкали и были сильными. Но потом боги увидели, что люди из золота не двигались, никогда никуда не ходили и не работали, потому что люди из золота были очень тяжелы. И тогда вновь собрались боги, думали-гадали, как тут быть, и решили они создать других людей и сделали их из дерева, и люди эти были цвета дерева. И люди эти были цвета дерева и работали много, и ходили много. И снова обрадовались боги, потому что человек уже ходил и работал, и уже было собрались они идти это отпраздновать, как вдруг заметили, что люди из золота заставляли людей из дерева носить их на себе и работать на них.
И увидели боги, что это нехорошо, и опять собрались искать выход, и на этот раз решили они создать людей из маиса, людей хороших, настоящих мужчин и женщин. Создали они их и ушли спать. И пришлось людям из маиса, настоящим мужчинам и женщинам, учиться самим решать все вопросы, потому что боги отправились спать. И заговорили люди из маиса на настоящем языке, чтобы договориться между собой, и ушли они в горы, чтобы искать хороший путь для всех людей».
Старик Антонио рассказал мне, что люди из золота были богатые, их кожа была белого цвета, а люди из дерева — бедные, со смуглой кожей, что всегда они работали на людей из золота и носили их на себе, и что люди из золота и люди из дерева ждут прихода людей из маиса, первые — со страхом, а вторые — с надеждой. Я спросил старика Антонио, какого цвета кожа у людей из маиса, и он показал мне много сортов маиса, у которого много разных цветов. И сказал он, что кожа может быть любого цвета, никто этого точно не знает, потому что у людей из маиса, настоящих мужчин и женщин, нет лиц...
Умер старик Антонио. Я познакомился с ним 10 лет назад в одной дальней общине, находящейся в глубине сельвы. Курил он как паровоз, и когда у него заканчивались сигареты, он просил у меня табачку и вертел самокрутки. Он с любопытством посматривал на мою трубку, но когда однажды я попытался предложить ему ее, он показал мне свою самокрутку, давая понять, что предпочитает курить по старинке. Пару лет назад, в 1992 году, когда мы обходили общины, проводя собрания, чтобы решить, начинать эту войну или нет, я попал в селение старика Антонио. В дороге меня догнал его сын, и мы вместе долго шли через пастбища и плантации кофе. Пока община спорила о войне, старик Антонио взял меня за руку и повел к реке, метрах в ста южнее центра селения. Стоял май, и река с полупересохшим руслом была зеленой. Старик Антонио молча сел на бревно. Через несколько минут он заговорил: «Ты видишь? Все спокойно и тихо. Кажется, ничего не происходит...». «Ммм», — сказал я, зная, что он не ждет от меня ни «да», ни «нет». Потом он указал мне на вершину ближайшей горы. Там собирались густые серые тучи, и молнии разрывали туманную синеву холмов. Это была настоящая буря, но она казалась такой далекой и безобидной, что старик Антонио начал сворачивать самокрутку и искать зажигалку, которой у него не было, просто чтобы дать мне время протянуть ему свою. «Когда внизу все спокойно, в горах начинается гроза, ручьи набирают силу и спускаются в долину», — сказал он после глубокой затяжки. В сезон дождей эта река превращается в чудовище, в коричневую плеть, в землетрясение, в могучую силу. Ее мощь — не из капель дождя, падающих на берега, ее питают ручьи, спускающиеся с гор. Разрушая все на своем пути, река воссоздает землю, ее воды станут маисом, фасолью и хлебом на равнинах сельвы.
«Так и наша борьба, — говорит старик Антонио мне и себе. — Сила рождается в горах, но пока она не спустится вниз, ее не видно». И, отвечая на мой вопрос, считает ли он, что пришло уже время начинать, добавляет: «Наступило время, чтобы цвет реки изменился...» Старик Антонио замолкает и встает, опираясь на мое плечо. Возвращаемся медленно. Он говорит мне: «Вы — ручьи, мы — река... Теперь вам пора спускаться...» Наступает тишина, и в укрытие мы возвращаемся уже в сумерках. Вскоре приходит сын Антонио с резолюцией собрания, гласящей примерно следующее:
«Мужчины, женщины и дети собрались в школе общины, чтобы заглянуть себе в душу и увидеть, пришло ли время начинать войну за свободу, и разделились все на три группы, то есть на группы мужчин, женщин и детей, чтобы обсудить это, и потом мы опять собрались в школе, и большинство думает, что война должна уже начинаться, потому что Мексика продана иностранцам, и кругом голод, но это неправда, потому что мы все еще не мексиканцы, и к этому согласию пришли 12 мужчин, 23 женщины и 8 детей, потому что правильны их мысли, и подписали его те, кто умеет, а кто не умеет - тот приложил свой палец».
На следующее утро я покинул это селение. Старика Антонио не было: еще раньше он ушел к реке.
В следующий раз я встретил старика Антонио два месяца назад. Увидев меня, он не произнес ни слова, а я присел возле него и начал ковыряться в кукурузных початках. Через какое-то время он сказал мне: «Выросла река». «Да», — ответил я. Я объяснил сыну Антонио вопрос с консультацией и передал ему документы с нашими требованиями и ответом правительства. Мы поговорили о том, как он выбрался из Окосинго, и опять рано утром я отправился назад. За одним из поворотов старой дороги меня ждал старик Антонио, я остановился возле него и снял рюкзак, чтобы угостить его табаком. «Сейчас — нет», — сказал он мне, отводя мою протянутую руку с кисетом, и увел меня к подножию сейбы. «Ты помнишь, что я говорил тебе о горных ручьях и реке?» — шепотом спросил он. «Да», — тоже прошептал я в ответ. «Я не все тебе сказал», — добавляет он, глядя на пальцы своих босых ног. Я молчу. «Ручьи...» — он начинает говорить, но останавливается из-за приступа кашля, который овладевает им, потом немного восстанавливает дыхание и пытается продолжить: «Ручьи... когда спускаются...». Новый приступ кашля заставляет меня позвать из колонны санитара, но старик отказывается от помощи товарища с красным крестом на плече; санитар смотрит на меня, и я жестом прошу его удалиться. Старик Антонио ждет исчезновения вдалеке рюкзака с лекарствами и в полумраке продолжает: «Ручьи... когда спускаются... уже не могут вернуться... разве что под землю». Он быстро обнимает меня и быстро уходит. Я остаюсь, глядя, как удаляется его тень, закуриваю трубку и надеваю рюкзак. Уже сидя на лошади, я вспоминаю эту сцену. Не знаю, почему (было очень темно), но старик Антонио... мне показалось, что он плакал...